Для меня мгновением поворота была одна немая встреча в Троице-Сергиевой Лавре.
В тот раз — а это было где-то в начале 1982 года — я оказался там еще в качестве студента кафедры атеизма и комсомольского активиста. Надо было сопровождать группу венгерских студентов, приехавших по обмену в наш МГУ. Службы я не запомнил, архитектурой и историей интересовался мало.
Но когда мы выходили из Троицкого собора, произошло «обыкновенное чудо». Впереди меня выходил какой-то юноша не из нашей группки. И вот, когда до порога оставалось два шага, он вдруг резко повернулся и встал ко мне лицом. Смотрел-то он не на меня.
Он смотрел на иконы в глубине храма, чтобы последний раз перекреститься и взять благословение перед исходом. Но между иконами и ним в этот раз оказался я. И я впервые близко увидел глаза верующего человека…
Нет, в них не было ничего «таинственного» или «загадочно-экспрессивного» (такое выражение своим глазам почему-то пытаются придавать актеры, играющие в фильмах священников).
Это были просто светлые, осмысленные и живущие глаза. А меня пронзила мысль — почему этот человек, мой сверстник, почему здесь он у себя дома, а я — в русском монастыре хожу, как иностранец? Почему этот парень, которого в школе учили тому же, чему и меня, знает что-то такое, что для меня (несмотря на все мои «религиоведческие штудии») совершенно закрыто?
Ведь он знает все то, чему учили меня, но он-то — здесь! И значит — чтобы стать верующим, надо знать что-то такое, чего не знают атеисты?!
Потом я вернулся в Москву — в город, где у меня не было никаких верующих знакомых (потом, после моего ухода в семинарию, оказалось, что это не так, и люди верующие открылись даже среди моих преподавателей), но был доступ к книгам русской Атлантиды. И из них я понял, что есть вещи, о которых у человека нет права говорить, пока он сам их не пережил.
Вся «научная» критика религии заслуживает столь же почтения, сколь попытка написать о выставке никогда не виденных картин, основываясь лишь на ее каталоге. «Что у нас здесь — „Догмат о Троице“? — ну, это скучно, непонятно и абсурдно!» Да ведь любой каталог скучен. И богословские догматы отец Сергий Булгаков вполне точно назвал «бухгалтерией религиозного опыта».
Бухгалтерия сама по себе, конечно, мало привлекательна. Но ведь за ней стоит опыт жизни… А человек, не разделяющий веру и пытающийся ее «изучить», по слову того же отца Сергия, подобен евнуху, сторожащему чужой гарем… А что может сделать человек, однажды понявший, что он — не первый, кто живет на земле, и что до него люди искали и получали такой духовный опыт, который ему еще не довелось пережить? Он может лишь найти этих людей, встать рядом с ними в храме и сказать про себя: «Разрешите и мне попробовать…»
Нам ведь не дано самим, по своему вкусу создать Церковь апостолов. Мы можем лишь присоединиться к ней. И принять — как дар и наследство — то, что по сути своей нерукотворно: радость Причастия.
Я не хочу рассказывать о чем-то вполне мистическом.
«Мистика» — ведь это от греческого «тайна», и в Православии не принято о духовном опыте говорить от первого лица. Одно лишь скажу — слова Христа «блаженны не видевшие, но уверовавшие» к нам не относятся.
Как мы можем причислить себя к «не видевшим Бога», если мы дерзаем приступать к Причастию? А дорога каждого из нас к этой Чаше с Кровью Христа начинается так неожиданно и так по-разному.
Что касается меня — тот мой приезд в Лавру, который я описал вначале, был уже вторым в моей жизни. В первый раз я был там четырехлетним мальчишкой. От богослужения и монастыря я тоже не запомнил ничего.
Запомнилось другое — впервые в жизни я заметил нищих. И впервые в жизни мне доверили покупать билеты в московском автобусе, и мне оставили несколько копеек сдачи. Это были первые деньги в моей жизни. И когда я начал приставать к отцу, чтобы он рассказал мне об этих людях, что сидят у дороги, он просто предложил мне отдать им мои первые копеечки…
Может быть, по их молитвам через полтора десятка лет и привел меня Господь к вере и допустил несколько радостных лет прожить у лаврских святынь…